Видоизмененный углерод - Страница 148

148

— А больше тебе никто не угрожал? Напряги память. Быть может, когда ты был маленьким?

— Я не намерен больше говорить об этом. — Взяв бутылку, я снова наполнил стакан. — Поищи другую тему. Как насчет того, чтобы поговорить об Ортеге? Каковы наши чувства в этой области?

— Ты собираешься прикончить эту бутылку в одиночку?

— Угостить?

— Не надо.

Я развел руками.

— Тогда какое тебе дело?

— Ты хочешь напиться?

— Естественно. Раз уж мне приходится изливать душу самому себе, не вижу причин, почему я должен делать это трезвым. Так что расскажи мне про Ортегу.

— Я не хочу о ней говорить.

— А почему бы и нет? — рассудительно произнес я. — Помнишь, ты сам говорил, что надо же нам о чем-то говорить. Что ты имеешь против Ортеги?

— А то, что к ней мы теперь относимся по-разному. Ты больше не носишь оболочку Райкера.

— Из этого не следует…

— Нет, следует. То, что связывает нас с Ортегой, носит исключительно плотский характер. Ни для чего другого не было времени. Вот почему ты сейчас так горишь желанием говорить о ней. В новой оболочке у тебя осталась лишь смутная ностальгия о яхте, подкрепленная пачкой обрывочных воспоминаний. Теперь между вами нет никакой химии.

Я попробовал возразить, но вдруг понял, что мне нечего сказать. Внезапно обнаруженное отличие сидело между нами третьим, непрошеным гостем.

Копия-Райкер, порывшись в карманах, достал сигареты Ортеги. Пачка была сплющена. Достав сигарету, Райкер виновато посмотрел на неё и засунул в рот. Я едва удержался от неодобрительного замечания.

— Последняя, — заметил Райкер, прикасаясь кончиком сигареты к зажигательной полоске.

— Наверняка у отеля есть ещё.

— Да. — Он выпустил облако дыма, и я внезапно поймал себя на том, что завидую этой вредной привычке. — Знаешь, мы прямо сейчас должны обсудить один вопрос.

— Это ещё какой?

Но я знал, какой именно. Мы оба знали.

— Хочешь, чтобы я разложил все по полочкам? Ну хорошо. — Сделав глубокую затяжку, он пожал плечами. — Мы должны решить, кого из нас предстоит стереть, когда все останется позади. И, поскольку наш индивидуальный инстинкт самосохранения крепнет с каждой минутой, решить это надо сейчас.

— И как это сделать?

— Не знаю. Что ты предпочитаешь помнить? Визит к Кавахаре? Или разговор с Мириам Банкрофт? — Он грустно усмехнулся. — Полагаю, это даже не обсуждается.

— Послушай, речь идёт не просто о катании в постели. Секс размноженных копий остается единственным противозаконным развлечением. К тому же Ирена Элиотт заверила нас, что можно будет осуществить захват памяти и сохранить оба набора воспоминаний.

— Может быть. Она сказала, может быть удастся осуществить захват памяти. И все равно остается вопрос, кого из нас предстоит стереть. Речь не идёт о том, чтобы объединить наше сознание. Можно лишь изъять часть памяти у одного из нас и добавить другому. Подредактировать. Ты хочешь, чтобы такое произошло с тобой? С тем из нас, кому посчастливится остаться в живых? Вспомни, мы не могли смириться с корректировкой конструкции, созданной «Хендриксом». Неужели ты думаешь, что мы выдержим то, что предлагает Элиотт? Нечего и думать об этом; можно говорить только о полном стирании. Или один, или другой. И мы должны решить — который из двух.

— Да. — Взяв бутылку виски, я угрюмо уставился на этикетку. — И что ты предлагаешь? Бросим жребий? Сыграем в «камень, ножницы, бумага»? Скажем, серия из пяти игр до трех побед.

— Я предлагаю кое-что более рациональное. Мы поделимся друг с другом нашими воспоминаниями, начиная с этого момента, и затем определим, что хотим сохранить. Какие воспоминания являются более ценными.

— Чёрт возьми, как ты собираешься сравнивать ценность воспоминаний?

— Мы их сравним. И ты это знаешь.

— А что, если один из нас пойдет на обман? Приплетет к правде выдумку, делая свои воспоминания более ценными? Или же солжет, вынося оценку?

Он прищурился.

— Ты это серьёзно?

— Многое может случиться за несколько дней. Как ты сам сказал, мы оба пожелаем остаться в живых.

— Если дело дойдет до этого, Ортега сможет прогнать нас через полиграф.

— Я бы предпочел бросить монету.

— Отдай мне бутылку, твою мать. Раз ты не хочешь подходить к этому серьёзно, я последую твоему примеру. Чёрт побери, тебе там могут просто спалить голову, и это решит все проблемы.

— Спасибо.

Я передал ему бутылку. Он аккуратно налил слой виски толщиной два пальца. Джимми де Сото не уставал повторять, что выпить за один раз марочного виски больше чем на пять пальцев — это кощунство. После этого, как он утверждал, можно пить любую бурду — все равно на вкус никакой разницы не будет. У меня возникло предчувствие, что сегодня вечером мы оскверним этот завет.

Я поднял стакан.

— За единство целей.

— Да, и за прекращение пьянства в одиночку.

Похмелье продолжало мучить меня почти сутки спустя, когда я наблюдал в мониторе отеля, как он уходит. Он вышел на тротуар и подождал, пока вытянутый, сверкающий лимузин подъедет к бордюру. Дверь пассажирского салона плавно поднялась вверх, и я успел разглядеть внутри профиль Мириам Банкрофт. Затем он забрался в машину, и дверь так же плавно опустилась, скрыв из виду обоих. Задрожав, лимузин поднялся в воздух.

Я проглотил, не запивая, ещё несколько болеутоляющих таблеток, выждал десять минут и поднялся на крышу, где меня должна была встретить Ортега.

На улице было холодно.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

У Ортеги было несколько новостей.

В управление полиции позвонила Ирена Элиотт, сообщившая, что готова обсудить новое предложение. Звонок поступил на одну из самых защищенных линий Фелл-стрит, и Элиотт сказала, что будет иметь дело только со мной.

148